Я дал требуемое и остановился. Мы сейчас находились в коридоре, по одну сторону которого — двери с номерами, а по другую — двери балкончиков. Я стоял у единственной раскрытой. Оттуда доносились непонятные постукивания и шорох.

— Так вот, — продолжал командир, — дело против тебя есть только в том случае, если есть заявление. А заявление написала самка этого умника. Вон ее дверь. Все, что тебе нужно — как следует трахнуть ее и убедить забрать заявление.

Я вздрогнул и уставился на командира.

— Скажи, ты этот план долго разрабатывал?

— Чего там разрабатывать? — изумился тот. — Просто вставь ей со всей дури, и дело с концом.

— Может, лучше извиниться? — предположил я. — У вас тут есть цветы?

— Цветов нет. Есть грибы.

Да, грибы — это, конечно, последнее, что хочется дарить безутешной девушке. В задумчивости я шагнул на балкон.

Шелест и треск заметно усилились. Внизу шевелилось нечто, в полумраке создающее впечатление огромного существа, распростертого по полу.

— Как дверь откроешь — сразу комбез расстегивай, с вот такой вот рожей. — Выйдя вслед за мной на балкон, командир показал такую рожу, что я всерьез заволновался о своей невинности. — Так она сразу поймет, что дело — не шутка. Верещать начнет, а ты ей — по морде. Несильно так, чтоб зубы остались. А как упадет…

— Что там? — перебил я, вдосталь пресытившись описанием местных брачных обычаев.

Командир снял с плеча автомат и включил подствольный фонарик. В его свете я долго не мог понять, что за существа копошатся внизу, протягивая к балкону гибкие длинные отростки с шипами на концах. Больше всего они напоминали огромные подсолнухи. Только почему-то ходили, заполоняя пространство платформы.

Попав в круг света, один из подсолнухов выпустил в нашу сторону струйку жидкости со своего отростка. Она не долетела двух метров до балкона.

— А ты ему понравился, — усмехнулся командир. — Это триффиды Уиндема, так их назвал Августин Сантос. Истреблять бесполезно, толпами набегают. Только на моей памяти две станции потеряли. И поезд…

Он повел фонарем, и на приличном отдалении я увидел очертания облепленного триффидами поезда. Ощутил его тихую и безысходную тоску по движению.

— Некоторые умники приходят сюда, чтобы кончать с собой, — поведал командир. — Мы их потому и поселили поближе, чтоб удобней было. Кстати, дверь открытая была. Видно, кто-то уже успел.

Я вздрогнул и посмотрел на командира.

— Так это же она!

— Что? — Командир перегнулся через перила. — Ты видел останки?

— Нет! Но просто… Кому бы…

— Чушь! — Командир за руку выволок меня с балкона. — Ты просто не хочешь ее трахать, вот и тянешь время. Но это — единственный шанс, понимаешь? Готов? Раз, два, три!

Нет, я не успел подготовиться. Дверь, у которой мы остановились, распахнулась от пинка командира, ударилась о стенку внутри комнаты и вернулась обратно. Все, что я успел заметить — безжизненное женское тело, висящее посреди комнаты. Мне стало дурно. Я отошел к противоположной стене и присел возле балкончика.

«Ну, вот тебе и первая зарубка на стволе, — произнес в голове голос отца. — Теперь понимаешь, о чем я?»

— Это не из-за моих слов, — прошептал я. — Просто из-за того, что он погиб, а в этом нет моей вины.

«Может, так, а может, нет. Только ты знаешь, что виновен, и лжешь себе. А что самое грустное, ты довел ее просто так, без всякой цели, это тебе даже спастись не поможет».

Наконец, сквозь потусторонний шум, застивший слух, до меня стали долетать причитания командира. Колотя кулаками стенку, он кричал что-то о шлюхах, в которых шлюховость дошла до такой шлюшьей шлюшности, что они предпочитают подыхать вместо того чтобы трахаться.

Немного успокоившись, он снял рацию с пояса.

— Алло, там, на проводе! Сектор умников, дверь тридцать пять, «йо-йо» очередная. Что? Ну да, опиши, как полагается, с понятыми, и сдай триффидам под их ответственность. Ага. Целую, пока.

Он повесил рацию обратно и грустно посмотрел на меня.

— Ну что, пошли в тюрьму?

— Слушай! — Я поднял голову, озаренный нелепой надеждой. — А может, ты нас просто выпустишь?

— Куда? — поинтересовался командир.

— Ну как… Отсюда. На волю.

Командир почесал в затылке, с неудовольствием косясь на выглядывающих из соседних дверей мужчин и женщин, привлеченных шумом. Они смотрели на меня, и я слышал обрывки их шепотков: «Это он! Тот, что убил Педро!»; «Говорят, их трое, и они пришли сверху!»; «Что он здесь делает?»

— А ну — по норам! — рявкнул командир, и двери захлопали. Командир сел на корточки напротив меня. — Слушай, я бы рад отпустить вас на волю, честно. Даже сам бы, может, с вами ушел. Ты мне скажи только, где это такое — воля?

Тут весь кошмар нашего положения обрушился на меня. Я осознал, что нахожусь среди людей, проживших в подземелье несколько сотен лет. О, разумеется, где-то есть выход, только его еще нужно просверлить чем-то или взорвать. Нарушив герметичность обиталища. И потом, даже если удастся упросить командира сделать что-нибудь этакое, что дальше? Мы окажемся снаружи, на лютом холоде, без транспортера, в двухстах километрах от ближайшего жилья. Речь не шла о том, чтобы покинуть Метро. Речь шла о том, чтобы нам позволили здесь жить, а не бросили триффидам.

— Ладно, не отчаивайся прежде времени! — хлопнул меня по плечу командир. — Вполне возможно, вас оправдают. Ведь в совете тоже не дураки. Генофонд улучшат надо. Будешь девок менять — что портянки! И мелкий, как подрастет, сгодится. Да и девка ваша скучать не будет. А мелкого пока приспособим грибы выращивать.

— Ему понравится, — шепнул я, думая в этот момент о ростке петрушки.

Мы пошли обратно, уже медленнее, никуда не торопясь. Навстречу попались трое солдат, один из которых с важным видом нес планшетку.

— Понятых не забудь, — сказал ему командир после взаимного обмена приветствиями. — А то начнется опять — «геноцид», «произвол», «беспредел»…

— А откуда у вас вообще воздух? — спросил я, вспомнив ароматное дыхание, вырвавшееся из колонны в зале.

— А, это умники оранжерею держат, — махнул рукой командир. — Трава всякая вырабатывает. А что, там, наверху, правда солнце было?

— Было, — подтвердил я.

— А теперь не стало?

— Теперь нет. Но мы решаем этот вопрос.

— Вот бы решили… Говорят, когда солнце вернется на землю, мы сможем выйти и возродить великий Красноярск.

— Кто говорит?

— Старейшины, из умников. Говорят, в книге какой-то так написано. Там еще всадники какие-то быть должны, еще муть какая-то — не помню.

— Всадников долго ждать придется, — вздохнул я.